Армен джигарханян: «когда поджимает, уезжаю и… Плачу»
Год под порядковым номером 2000, похоже, должен стать особенным для Армена Джигарханяна. Во всяком случае, он, этот год, будет богат на памятные для Армена Борисовича даты: 65 лет со дня рождения, 45 лет работы в театре, 40 лет -- в кино, 35 лет в браке с Татьяной Власовой… Словом, у юбиляра появится не один повод произнести любимую присказку «Баба ягодка опять». Привычка у Армена Борисовича такая: какую цифру ему ни назови, он обязательно ее, бабу, вспомнит…
«Чем дольше живу, тем меньше понимаю жизнь»
-- А что, Армен Борисович, баба по-прежнему ягодка?
-- Хочется верить в это, хотя должен честно сказать, что лет пять или десять тому назад я больше знал про жизнь. Поверьте, это не стариковский разговор -- у меня нет такого комплекса, но я в самом деле ощущаю: чем дольше живу, тем меньше понимаю жизнь. Вдруг стал задумываться над вещами, которые прежде в голову не приходили. Кто объяснит, зачем природа сделала мужчин и женщин столь разными? Что это -- загадка Создателя или издевательство над нами? Или возьмем театр. Я его очень люблю, но, как говорится, странною любовью, вызывающей одновременно и восторг, и разочарование. Коллективное творчество -- опасная вещь, заставляющая ради результата приспосабливаться, подстраиваться, идти на компромиссы.
-- Разве есть иной способ?
-- Увы, нет. Но есть риск скатиться в ложь.
-- Наверное, многое зависит от того, во имя чего идут на уступки. Эдвард Радзинский рассказывал мне, как вы шесть лет кряду репетировали роль Сократа, а комиссия Минкульта не выпускала спектакль. Наверное, можно уже было плюнуть на все, но вы же почему-то продолжали искать компромисс? Значит, рассчитывали добиться своего?
-- Вы правы, «Беседы с Сократом» шли трудно, хотя с ними возникали и объективные трудности, и субъективные. Когда из СССР выслали Солженицына, нам посоветовали отложить премьеру, иначе, мол, вообще закроют театр. В итоге только генеральных прогонов было штук семь. В пустом зале сидела комиссия из несколько чиновников от культуры и что-то постоянно записывала. Спектакль построен на диалогах Сократа с народом, который его судит, а тут я вынужден был обращаться в молчащую пустоту… Что делать? Это тоже жизнь. Я ко всякому приучен. Никогда не бывает ничего абсолютного. Никогда и ничего! Ни хорошего в чистом виде не существует, ни плохого. Всего должно быть намешано, но при этом важно отделять одно от другого. В пьесе «Да здравствует королева» есть замечательные слова: «Мы копаем землю в поисках золота не потому, что нам нравится копать, а потому, что любим золото». Кстати, это очень распространенная беда: в процессе копания многие забывают, зачем они, собственно, этим занялись.
-- Может, так происходит из-за того, что найти золото удается счастливчикам, а остальным остается лишь переквалифицироваться в землекопы?
-- Верно, но тут должна спасать методология, позволяющая помнить конечную цель и не сбиваться с намеченного курса.
-- По-моему, ваша персональная методология учитывает все вероятные повороты судьбы, ни одного не пропуская.
-- Вы мне льстите, дорогой, льстите… Конечно, если подразумевать под поворотами новые роли, то -- да, этого у меня было достаточно. Что же касается более глобальных и серьезных вещей, нежели новая работа в театре или кино, то… Правда, с годами вырабатывается защитная реакция, но в этом нам лучше поучиться у животных. У них это врожденное. Самые сильные, мощные звери ведут себя предельно осторожно. Вы видели когда-нибудь лихачество с их стороны?
-- Откуда она у животных? Это, Армен Борисович, инстинкт.
-- Но ведь природа такие же знаки подает и нам, людям, однако мы их не замечаем, предпочитая полагаться на ум и рассчитывая вывести с его помощью формулу удачи. Ан-нет! Того, кто наверху, не обманешь. Кто-то мне рассказал или я сам где-то вычитал, будто моя цифра -- шестерка. Якобы шестого числа мне должен сопутствовать успех, в игре надо ставить на шестой номер и так далее. И что же теперь прикажете делать: везде выискивать магические шестерки, а если их не окажется, бездействовать? Но я так не умею. В этом есть элемент самообмана. Цифра -- она всего лишь цифра и не более. Вот, скажем, 3 октября мне исполнится 65 лет. И что из этого?
-- Ну как? Юбилей. Его принято отмечать.
-- Ни в коем случае! Что отмечать? Разве это повод для торжественных речей и вручения ценных подарков? Поверьте, не кокетничаю и не рисуюсь. Я и на пятидесятилетие просил никаких торжеств не устраивать, и позже. Если бы, допустим, 3 октября 2000 года я публично заявил, что больше не переступлю порог театра, тогда вечер прощания имел бы какой-то смысл, хотя все равно выглядел бы пижонством. Поскольку же у меня нет планов уходить из театра, юбилей может превратиться в полную нелепость. Все известно заранее, так зачем хорошим людям причинять беспокойство? Дата сама по себе мало что значит, мне интересно, что будет дальше. Я жду нового, смотрю вперед.
«Моего деда арестовали в 37-м»
-- А как же, Армен Борисович, аксиома, что завтра не бывает без вчера?
-- Знаете, мое вчера -- это то, о чем я не хочу рассказывать.
-- Отчего так?
-- Извините, это мои проблемы. Может быть, мое вчера -- самое большое богатство, которым я обладаю. Люблю Маркеса и часто повторяю его слова: «С тех пор, как я уехал из родного города, в моей жизни не случилось ничего значительного». Поверьте, я кишками чувствую то, что говорю. Все, происходившее со мной после отъезда из Еревана, вело к той самой мудрости, в которой много печали, к познанию, преумножающему скорбь… А там, в Армении, была жизнь. Говорю, а перед глазами уже наш двор, тутовое дерево… И рассказываю без ностальгических, извините за выражение, соплей. Просто вы спросили, а я ответил, хотя этого не должны знать ни вы, ни кто-то другой.
-- Но почему?
-- Потому что это моя жизнь, мои воспоминания, мои ощущения! Как я могу все передать? Когда нужно, память выдает ТАКУЮ информацию, ТАКУЮ… Но, поймите, это необходимо мне. Не гадал, не ждал, не просил, не заказывал и вдруг: бац -- вспышка! У меня здоровая психика, но иногда, не поверите, я чувствую запахи из своего ереванского детства. Понимаете? Это мое, и оно не может быть тиражировано. Я читаю мемуары коллег -- режиссеров, актеров -- и удивляюсь, как складно они пишут: дядя Ваня подошел к тете Мане и сказал ей то-то, а тетя Оля в этот момент стояла у окна… И так далее. Я так не могу. У меня всплывают в памяти отдельные картинки. Как вы знаете, я родился в 35-м. Моего деда арестовали в 37-м, и больше я его не видел: он пропал в сталинских лагерях, и в нашей семье его имя долгое время даже боялись произносить вслух. Но я четко помню мизансцену: дед хлопает в ладоши, а я перед ним танцую. Лицо, улыбку деда помню! Когда-то давно рассказывал этот эпизод маме, и она поражалась, насколько точно я описываю детали.
-- Однако кое-чем из своего прошлого вы, очевидно, все же можете поделиться без нанесения серьезного ущерба внутреннему суверенитету? Почему бы, к примеру, не рассказать, каким вам запомнилось 24 января 1955 года?
-- День моего театрального дебюта? Да, это я очень хорошо помню. В Ереванском театре имени Станиславского шел спектакль по пьесе Гусева «Иван Рыбаков», в котором мне досталась единственная фраза: «Товарищ капитан, вам телефонограмма!» Все! На сцене, помню, стояла армейская палатка, меня «вооружили» шинелью, каской, автоматом… Надо сказать, и эту роль я получил случайно. Мой дружок, учившийся в театральном институте курсом старше меня, уехал по делам в Москву и попросил его подменить. Так я дебютировал… Хорошее было время!
-- Вы словно жалеете о том, что ушло.
-- Нет, это другое, не из области сожалений. Все-таки уже приведенная мною мысль Маркеса, что главное в жизни человека происходит в первые годы пребывания его на этом свете, очень точна. Еще раз повторю: все можно научно и убедительно обосновать, сказать, что именно в детстве формируется личность и поэтому: та-та-та-та… Но все же лучше не выводить каких-то логических формул, ибо жизнь богаче любой схемы. Сейчас мы в театре играем пьесу Пинтера «Возвращение домой», и я в очередной раз понимаю, как это невероятно трудно, но важно -- вернуться к отчему порогу. На пути к дому с людьми иногда происходят такие истории, которые умом понять невозможно.
-- Например?
-- Жил в Америке режиссер Рубен Мамулян. Очень уважаемый и ценимый в Штатах, он был абсолютно неизвестен у нас в стране, поскольку в свое время неосторожно выступил против компартии и попал под полный запрет, его имя десятилетиями нигде не упоминалось. Когда в СССР началась перестройка, Мамуляну на день разрешили прилететь в родной Тбилиси, где он не был сорок лет. Город, конечно, сильно изменился, но старый двор, где вырос Рубен, к счастью, сохранился. Вам приходилось бывать в Тбилиси? Значит, представляете себе старый грузинский дом с выносными балконами по периметру, с бесчисленными окнами и дверями? Когда Мамулян с сопровождающими вошел во двор, уже смеркалось. На втором этаже, опершись о перила, стоял завернутый в плед старик и курил трубку. Он бросил взгляд в сторону вошедших и спросил: «Рубен, это ты?» Мамулян поднял голову и ответил: «Это я, Георг». Кто объяснит мне, как узнали друг друга люди, не видевшиеся десятки лет, даже не знавшие, жив ли старый товарищ? Это та сфера, где наша голова бессильна, тут работает природа. Можно помнить то, что было давным-давно, и забыть сына, ушедшего несколько лет назад из дома.
-- О сыне это вы так, для примера, или своего Степана имеете в виду?
-- Для примера, конечно… Хочу я того или нет, законы общества все равно мною управляют: я обязан быть хорошим семьянином, примерным отцом, верным товарищем, как и полагается народному артисту, любимцу зрителей, ну, и так далее -- бала-була, бала-була… Приходится соответствовать.
-- Для вас это важно?
-- Я не… Понимаете, я всеми силами стараюсь не культивировать в себе это, но в итоге только еще больше становлюсь рабом. «Борясь с обстоятельствами, мы оказываемся их заложниками».
«Я некрещеный, но числю себя верующим»
-- Сенека?
-- Ну да… Конечно, хочется думать, что я не завишу от внешних атрибутов благоприличия, но в глубине понимаю: это иллюзия. Ведь часто судят по словам, а не по поступкам. Люди подходят, спрашивают о чем-то… Например, сейчас модно стало интересоваться, верю ли я в Бога. Надо что-то говорить.
-- А что? Хороший вопрос. По тактичности немногим уступает просьбе рассказать, часто ли вы с женою занимаетесь сексом.
-- Да-да-да! Абсолютно точно. Про секс пока не отвечал, а про Бога говорю, что я некрещеный, но числю себя верующим. Убежден: Иисус Христос был величайшим идеологом. Да, слово это опорочено, однако суть остается. Иисус четко представлял, что делает. А храмы? Величественная архитектура, иконы, витражи… Нет, этим занимались умные люди. При случае мимо церкви не прохожу, хотя не считаю обряды чем-то обязательным. У меня есть места, куда я должен прийти и выплакаться, и совсем не факт, что это будет храм.
-- Выплакаться -- это вы буквально или фигурально?
-- И так, и этак. Когда поджимает, уезжаю и… плачу. Душу надо освобождать. По-моему, хорошо, что человек способен плакать.
-- Это только ваши места, другим их не показываете? Скажем, сыну, жене?
-- Да, мои. Не могу назвать вам точный географический адрес, его попросту нет. Еще раз повторю: все зависит от моего состояния. Возникает потребность выплакаться, и я еду. Важна среда обитания. Это тоже входит в круг возвращения домой: откуда мы идем и куда. Казалось бы, сколько уже написано, а ведь никто так до конца и не ответил, почему Лев Толстой на старости лет ушел из дома и умер на полустанке. Или вспомните классику -- «Пер Гюнт», вечный сюжет о блудном сыне…
-- Пришло ваше время возвращаться, Армен Борисович?
-- Нет, хотя жизнь заставляет что-то переосмысливать, оценивать заново. Скажем, только проработав в театре сорок пять лет, я окончательно сформулировал отношение к коллективному творчеству. Разочаровался в нем, хотя и это слово не совсем точно. Раз не ушел из театра, значит, что-то меня в нем держит. Одно понял: если когда-то и позволял себе компромисс, поддавался, как говорит Достоевский, «самоотравлению собственной фантазией», то именно в театре. Здесь я уговаривал себя любить недостойное моей любви, называл божеством то, что им не было… А как по-другому? Иначе пришлось бы уходить. В горы.
-- А хотелось?
-- Нет. Я мог помечтать об этом, но так, чтобы всерьез… Неделю, месяц -- на больше меня вряд ли хватило бы. Однажды снимался в Армении, и мы забрались высоко в горы. Сначала ехали на машинах, потом -- на вездеходах, затем -- на вьючных животных, пока не попали в монастырь, где жил один-единственный монах. Чтобы не терять время на спуски и подъемы, остались ночевать в горах. Красота вокруг неописуемая, звезды, кажется, рукой достать можно. Хорошо было? Да. Но это не мешало мне думать о теплой постели и горячей воде.
-- Словом, вы не романтик.
-- Если это нужно, ради Бога. Однако я должен знать, где буду спать ночью. По-моему, это называется реализм. Кто-то верно сказал: «Не судите плохо о Боге по нашей планете. Это самый неудачный его эксперимент». Чем дольше живу, тем меньше радости испытываю от общения с окружающими.
-- Но общаться-то вам приходится, а иногда, извините, Армен Борисович, наверное, и прогибаться. Должность худрука театра обязывает.
-- По делу не жалко и прогнуться. Прихожу и говорю: «Театру нужны деньги. Помогите». Я не прогибаюсь, а улыбаюсь. Расшаркиваться же, чтобы всем понравиться, не могу. Староват для этого. Знаете, я прожил жизнь в коллективе, по сути, оставаясь одиночкой. Однажды услышал, как меня назвали, и запомнил: одинокий клоун. Мне это очень понравилось. Никто не должен знать и даже подозревать о моих проблемах. Порой наваливается такая пустота, что ничего не хочется -- ни играть, ни репетировать. Тогда могу позвонить в театр и сказать, что заболел… Я домашний человек, семья -- жена, сын, кот Фил -- значат для меня очень много, но честно признаюсь: все равно я одинок. И это, повторяю, не драма, это замечательно. Я должен иметь свои тайны, нет, не тайны, а вещи, которые не хочу никому рассказывать, культивировать, тиражировать. Это мое.
-- Погибшая несколько лет назад дочь, о которой вы никогда не говорите, то самое ВАШЕ?
-- Это… Я еще не знаю, что это. Иногда кажется, что целые отрывки моей жизни выпали, растворились, словно их и не было. Дочь -- один из таких отрывков. Мне еще надо разобраться, хотя, думаю, к человеку почти никогда не приходит понимание. Не люблю выражение: «И тогда я понял». Когда -- тогда? Мы можем чувствовать, догадываться, но понять…
«Facty i kommentarii «. 3 февраля 2000. Культура
489
Читайте нас у Facebook
