ПОИСК
Культура та мистецтво

Светлана Алексиевич: "Не могу больше писать о войне"

8:00 12 квітня 2016
После вручения Нобелевской премии известная писательница впервые приехала в Киев, где прочитала лекцию студентам, презентовала свои переизданные книги и встретилась с президентом Украины

Известный журналист и писатель Светлана Алексиевич стала первым Нобелевским лауреатом в истории Белоруссии. Но руководство страны этого события словно не заметило. С тех пор как к власти в стране пришел Александр Лукашенко, книги Светланы на родине перестали издаваться. Это потому, считает автор, что в них слишком много правды о Чернобыльской трагедии и ее последствиях, о страшных, а не героических реалиях войны и о советской системе. Все это Алексиевич документально изобразила в своих книгах «У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики», «Чернобыльская молитва», «Время секонд-хенд».

Книгу Алексиевич о Чернобыле в переводе Оксаны Забужко в Украине издали в 1998 году тиражом всего тысячу экземпляров. Три недели назад издательство «Комора» переиздало эту книгу. Две тысячи экземпляров разлетелись. Несомненно, Нобелевская премия подогрела интерес к автору. На лекции писательницы в Киевском национальном университете имени Шевченко яблоку негде было упасть. То же самое творилось и на следующий день на презентации книги. Организаторам пришлось даже устроить онлайн трансляцию для тех, кто не поместился в зале. Послушать Светлану Алексиевич пришли министр культуры Украины Вячеслав Кириленко, посол Швейцарии в Украине Гийом Шойрер, в очереди за автографом был замечен бизнесмен и меценат Виктор Пинчук. Скромно стояла и пожилая женщина в платочке — мама незаконно осужденной в России нашей летчицы Надежды Савченко. «Ваша Надя всегда в таких красивых вышиванках! — восхищалась писательница. — Я буду встречаться с вашим президентом и говорить о Наде». «Я уже четыре раза встречалась. Он говорит, что 24 часа в сутки думает, как ее освободить», — сказала мама Надежды.

— Это финальная версия книги «Чернобыльская молитва» или будете продолжать работать над ней, дополнять новыми интервью?

— Пока человек живет, он создает документ. Документ, которым занимаюсь я, это не обычные журналистские интервью, а тонкая работа, я встречаюсь со многими людьми, выслушиваю их, по-дружески говорю о жизни, записываю. И веду разговор на равных, ведь все мы, люди, лишь соседи по времени в этом мире. И в этот промежуток важно понять, что на самом деле происходит вокруг. В свой документ человек складывает все: как жил, воспринимал события, что читал, кого любил, был ли счастлив.

РЕКЛАМА

Как-то я ехала в поезде и разговаривала с одним парнем, афганцем. Он в начале разговора не знал, кто я. Парень был выпивший, и я подумала: ну все, веселая дорога будет. А он сел напротив меня и спрашивает: «Ты видела когда-нибудь мертвого человека? Не того, что наряженный в гробу лежит. А того, кого пуля скосила прямо за углом дома, у кого сигарета в руках еще дымит, а он уже мертвый?» «Да, видела, я была в Афганистане», — говорю. И он признал во мне свою, стал более открытым, свободным. Рассказал мне невероятные вещи о войне.

Через несколько дней в Союзе писателей встретила коллегу. «Света, тебя люблю очень, а твои книги — нет, — заявил он. — Своей реалистичностью они унижают человека. Вот я мальчишкой был в партизанском отряде и помню, как во время воздушной атаки наша замкомандира, женщина, выскочила из-за кустов и бежала прятаться, не успев надеть штаны, так и сверкала голой задницей. Такую правду жизни о войне нужно, по-твоему, показывать?»

РЕКЛАМА

— Что вы ему ответили?

— Привела пример из книги «У войны не женское лицо». Впереди идет женский батальон, за ним — мужской. Солдаты стараются не смотреть на женщин, на то, что остается на земле после них. У многих брюки были в крови. И не от ранений. А от «женских дней». Советское руководство оказалось просто не готовым к женщине на войне, их не обеспечили предметами гигиены. Вот они и пользовались травой, лопухами… Когда дошли до переправы, началась бомбежка. Мужчины кинулись прятаться, а женщины побежали в воду, чтобы хоть как-то помыться. Стыд был страшнее смерти. Для меня важно рассказать все о человеке в определенных обстоятельствах и найти в быте бытие. Поэтому я, как человек-око, всматриваюсь в людей, замечаю, как они разговаривают на рынке, как ругаются, что обсуждают, чтобы понять: почему люди убивают друг друга, как страдают?

РЕКЛАМА

— В своих книгах вы развенчиваете советскую утопию. Как вам удалось самой не поверить в нее, стать антисоветской писательницей?

— Я очень много читала об этом, хотела для себя понять, что же происходило на самом деле. Пожалуй, русские большевики были самыми ярыми строителями советской утопии, пытались построить рай на земле, где будут царить равенство, свобода и процветание. Я читала об этом в дневниках и письмах ленинской гвардии. К примеру, Коллонтай писала прекрасные письма, в которых было искреннее желание действительно сделать рай на Земле. Это были не бандиты, как мы сегодня говорим, потому что все упрощаем. Проблема в том, что когда люди приходят к власти раньше времени, им потом приходится ее удерживать. Не зря же у них был лозунг: «Загоним железной рукой человечество в счастье». Большевики были романтиками, а стали бандитами, пролившими столько крови.

Книгу об этом я писала почти 30 лет, провела тысячу бесед. Каждый из рассказчиков поведал о своих страданиях. Выдержать концентрацию человеческой боли было очень сложно. Поэтому я старалась даже трагедию показать через любовь.

— Как вы думаете, возвращение Крыма — это утопия?

— На пресс-конференции после вручения Нобелевской премии у меня спрашивали, что я думаю по этому поводу. Тогда я четко заявила, что считаю это оккупацией, политическим бандитизмом. Из-за этих слов не получила поздравительную телеграмму от российского премьера Дмитрия Медведева, хотя она уже была готова.

Что касается отношений России и Украины, то иначе как войной это не назовешь. Скорее всего, война закончится нескоро. Плюс в том, что мир на вашей стороне. Хотя отношение простых людей неоднозначное. Большинство белорусов поддерживают украинцев, но есть и противники. Недавно я была в поликлинике, сидела в очереди и услышала, как мужчина громко сказал: «Ну, значит, так, Крым взяли, следующие Одесса, Харьков. Их же Катерина просто подарила своим фаворитам за сексуальные услуги». А я ему говорю: «А почему Калининград, например, не забрать?» И он замолчал. Люди вокруг удивленно смотрели, но не поддержали ни его, ни меня. Белорусы очень осторожны в этом плане. Во многом ситуацию раскачало российское телевидение с его пропагандой: эти распятые младенцы, изнасилованные девочки… Удивляюсь, откуда столько ненависти у простых людей?

— И что нам с этим делать?

— Думаю, это изживаемое. Когда селом вели пленных немцев, которые натворили много ужасов, украинская бабушка рассказывала, как вынесла запеченную картофелину пленному доходяге. Люди жалели пленных. Человеческое сердце — механизм, который намного сложнее, чем телевизор. Оно умеет прощать.

— В России вас также называют своей?

— Теперь меня называют бандеровкой, русофобкой.

— Вы ведь родились в Западной Украине, в Ивано-Франковске.

— Моя мать украинка, отец белорус. Он был советским офицером, служил в Западной Украине в летной части. Я родилась в тяжелое послевоенное время. Вы сами знаете, как тогда там относились к коммунистам. И вот нас ограбили, не осталось ничего, ни еды, ни денег. И я, крохотная, заболела, буквально умирала от недоедания. Местные же не хотели продавать офицерам ничего. В отчаянии отец с друзьями пошел в монастырь, упал на колени перед ошарашенной настоятельницей. Надо знать моего папу, он был очень интересный человек, красивый, ушел на фронт со второго курса Коммунистического института журналистики в Минске. Если что-то делал, то всегда до конца. «Я ваш враг, но у меня умирает ребенок, — сказал он. — Неужели вы, слуги Бога, можете допустить это?» Настоятельница не сразу ему ответила. Но потом сказала: «Чтобы мы тебя здесь больше не видели, а жена с ребенком пусть приходит». Каждый день на протяжении двух месяцев они давали маме пол-литра козьего молока. Таким образом я выжила.

Я ездила в этот монастырь, когда японцы делали фильм обо мне. Еще хочу поехать, чтобы все-таки узнать подробности о настоятельнице, которая меня спасла.

— Как ни странно, много молодежи в России сейчас увлекается коммунистической идеологией. С чем это связано и чем может грозить современному обществу?

— Им родители сказали, что раньше всем было жить хорошо. Да и в книгах все красиво расписано. Кроме того, государственная машина развивает пропаганду. Не случайно выходят книги о Сталине, каких женщин он любил, какие сигареты курил… В Твери Музей жертв ГУЛАГа переименовали в Музей работников ГУЛАГа — не жертв, а палачей.

Идет медленная, но четкая работа по возвращению даже не Советского Союза, а царской империи. И дело тут не только в Путине. Он на троне благодаря миллионам униженных, обманутых, недовольных жизнью людей, которые хотят великой России. Ну и пусть холодильник пустой, зато нас боятся, мы большие. Когда ездила по России, за пределами больших городов было ощущение совершенно другой страны, темной, забитой и запуганной.

— Что вас потрясло больше всего, когда готовили книгу о Чернобыле?

— Отсутствие информации. Тогда нужно было из каждого телевизора рассказывать людям правду, а не радоваться, что ветер, к счастью, дул не в сторону Киева. Конечно, советским властям это было удобнее, не нужно эвакуировать миллионный город. А простые люди боялись радиации, не зная, что это такое. Еду в землю закапывали, дома мыли изнутри и снаружи, боялись переселенцев из зоны отчуждения. Легенды даже ходили: если человек из Чернобыля посмотрит на корову, она может пасть. А ученики считали, что переселенцы ночью светятся. И даже не садились с их детьми в школе за одну парту. А потом просто свыклись с этим, живут, толком ничего не зная об этой радиации, умирают от рака.

Наука нам этой взаимосвязи не объясняет, потому что зависима от политики. А политика такова: для Запада мы бедное чернобыльское государство, дайте нам денег, а своих людей даже дозиметрами не обеспечили. Помню, сначала в некоторых деревнях в Белоруссии их выдали, но они начали бесконечно трещать, показывая превышение радиации, и их тут же отобрали. Чтоб люди не требовали переселения. В Украине власть вела себя точно так же необразованно, не заботясь о своих людях. Сейчас в Белоруссии, правда, хорошие больницы, они переполнены онкобольными детьми и взрослыми.

Мы стали чернобыльской лабораторией, «черными ящиками», которые несут информацию для последующих поколений. На сегодняшний день Чернобыль так и остался не понят. А менять что-то власти невыгодно. Чтобы дать людям информацию, волонтеры отпечатали тысячу экземпляров книги и раздали ее учителям, чтобы они читали сами и людям в деревнях рассказывали.

— О чем сейчас пишете? Может, о Донбассе?

— Не в состоянии больше писать о войне. Мой защитный слой продырявился. Я уже не могу, как раньше, отчаянно поехать на войну, смотреть на убитых людей, без рук, без ног. Я тоже человек. Любая несправедливость подобного рода заставляет меня плакать, а книги нельзя писать, когда ты плачешь.

— Напишите о счастье.

— Мне говорили об этом. Но как? «Вы счастливый человек?» — спросила я у собеседника. — «Ну, знаете, вот девушка от меня ушла…» Чтобы узнать, что такое счастье, нужно определить его философию, связать множество материала по капельке, найти фокус, через который его изобразить. Это очень непросто.

1450

Читайте нас у Facebook

РЕКЛАМА
Побачили помилку? Виділіть її та натисніть CTRL+Enter
    Введіть вашу скаргу
Наступний матеріал
Новини партнерів